Таким амбивалентным компонентом могла быть описанная нами выше
нейрофизиологическая (если угодно, палеоневрологическая) функция интердикции
или надстраивающаяся над нею функция суггестии. Ведь пока эта последняя не
породит из себя функцию контрсуггестии, хотя бы в ее зародышевых
проявлениях, не может еще быть сколько-нибудь стойкой биологической или
социальной системы. Интердикция, суггестия это мощные факторы
межиндивидуальных воздействий, но и порождающие, и снова разрушающие сами
себя. Вот все эти преобразования от уровня интердикции до порога
контрсуггестии, все эти чрезвычайно сложные и далеко еще не выясненные
палеоневрологические трансформации и приходятся в основном на
филогенетический интервал, о котором идет речь. Эти преобразования,
вероятно, составят предмет долгих будущих исследований. Хорошо уже то, что
мы можем указать и хронологические рубежи, в которые они вписываются, и их
главное направление. Кончилось время, когда внимание палеоантропологов было
роздано более или менее равномерно костным останкам наших двуногих предков,
находимым на геологических глубинах до двух с лишним (или до четырех?)
миллионов лет давности. Даже тем научно значимее представлялись эти останки,
чем они залегали глубже, чем были древнее. Конечно, мы будем заниматься ими
и впредь, так же как и ископаемыми высшими обезьянами, но проблема
антропогенеза в точном и узком смысле теперь сфокусировалась на сравнительно
недолгом интервале времени, но крайне насыщенном. Отныне надолго "загадка
человека" будет всасываться в эту небольшую воронку в неисчерпаемо сложную
тему дивергенции палеоантропов и неоантропов.
Каковы же наши опорные знания сегодня о фактах, имевших место в этом
интервале? К фактам, касающимся трансформации черепа и мозга и
свидетельствующим о генезисе второй сигнальной системы, мы обратимся в
последней главе. Сейчас существенна общая констатация: на протяжении этого
отрезка макроморфология мозга еще менялась, позже не менялась. А пока
отметим лишь некоторые точно установленные факты более внешнего порядка.
В этом интервале в числе остатков жизнедеятельности наших ископаемых
предков появляются сначала краски, в конце изображения. Но как мустьерское
использование охры для пятен на камнях, для отпечатков пятерни, так же и
ориньякско-солютрейские насечки и полоски, графические и скульптурные
изображения животных и людей, все это не имеет ни малейшего отношения к
категориям эстетики и отвечает столь ранним ступеням подготовки
специфической человеческой психики, что эти явления должны быть поставлены в
порядке эволюции у самых истоков возникновения речи. И все-таки тут налицо
нечто высоко специфичное для становления человека: если и мыслимо животное,
которое применяет элементарную окраску, то ни одно животное не создает
изображения чего-либо.
Кроме того, есть и еще один совершенно специфический факт, который мы
можем локализовать в данном хронологическом интервале: расселение ранних
неоантропов по обширной ойкумене, чуть ли не по всей пригодной к обитанию
территории нашей планеты, включая Америку, Австралию, Океанию. Эта дисперсия
человечества по материкам и архипелагам земного шара, если сравнить ее с
темпами расселения любого другого биологического вида, по своей
стремительности может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка
тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие
водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не
мог преодолеть.
Нельзя свести это рассеяние людей по планете к тому, что им не
доставало кормовой базы на прежних местах: ведь другие виды животных
остались и питаются на своих древних ареалах нередко и до наших дней корма
хватает. Нельзя сказать, что люди в верхнем плейстоцене расселялись из
худших географических условий в лучшие, факты показывают, что имело место и
противоположное. Им не стало "тесно" в хозяйственном смысле, ибо их общая численность тогда была невелика.
Но им стало, несомненно, тесно в смысле трудности сосуществования с
себе подобными. Старались ли они отселиться в особенности от палеоантропов,
которые биологически утилизировали их в свою пользу, опираясь на мощный и
неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции? Или они бежали от
соседства с теми популяциями неоантропов, которые сами не боролись с
указанным фактором, но уже развили в себе более высокий нейрофизиологический
аппарат суггестии, перекладывавший тяготы на часть своей или окрестной
популяции? Вероятно, и палеоантропы, и эти суггесторы пытались понемногу
географически перемещаться вслед за такими беглецами-переселенцами. Но
остается очень убедительным вывод современного расоведения: американские
неоантропы-монголоиды (индейцы) по своему антропологическому типу древнее
современных азиатских, т. е. откочевали из Азии в Америку до сколько-нибудь
плотного заселения Азии, а из американских южноамериканские древнее
североамериканских; австралийские аборигены представляют особенно древний
тип неоантропов, т. е. переселились сюда в весьма раннюю пору формирования
неоантропов. Из этих фактов умозаключение однозначно: на самые далекие края
пригодного к обитанию мира неоантропы отселились особенно рано в эпоху
дивергенции с палеоантропами. А судя по тому, что расселение ранних
неоантропов происходило в особенности по водным путям не только по великим
рекам, но и по океанским течениям, на бревнах, люди искали отрыва сразу на
большие дистанции, передвигались они при этом, конечно, поодиночке или очень
небольшими группами.
Но вот процесс разбрасывания то в том, то в ином направлении достигает
такого предела, когда по природным причинам простое взаимное отталкивание
оказывается уже далее невозможным. Достигнуты ландшафтные экстремальные
условия, или океан останавливает перемещение дальше вперед. Но торможение
может быть и иного рода: настигают новые волны человеческой миграции,
отрываться все труднее. И вот рано или поздно в разных местах не в одно и то
же время, но в общем повсюду приходит пора нового качества: взаимного
наслаивания мигрирующих популяций неоантропов, откуда проистекают попытки
обратного, встречного переселения. Теперь люди все чаще перемещаются не в
вовсе необжитую среду, а в среду, где уже есть другие люди, пусть и редкие,
где земли, растительности и живности хватает, но где необходимо как-то
пребывать среди соседей. Иссякает отлив, начинается прилив. Люди
возвращаются к людям. Или что равнозначно они уже не отселяются, они
остаются среди людей.
Вот этот второй, обратный вал перемещений неоантропов и есть уже не
просто история их взаимного избегания или избегания ими палеоантропов, но
начало истории человечества.
Конечно, на деле первый вал и второй не были строго разделены во
времени: первый в одних географических областях еще продолжался, когда в
других началось и зашло далеко встречное или обратное движение. Земля начала
покрываться антропосферой: соприкасающимися друг с другом, но разделенными
друг от друга первобытными образованиями. Земной шар перестал быть открытым
для неограниченных перемещений. Его поверхность стала уже не только
физической или биогеографической картой, но картой этногеографической, а
много позже и политико-географической.
Единственное, что нас здесь касается в характеристике этих образований:
они в общем всегда эндогамны. Этнос или другой тип объединения людей служит
препятствием (иногда это строгая норма, иногда обычай, иногда статистическая
реальность) для брачно-половых связей с чужими. В таком трансформированном
виде воспроизвелась внутри мира неоантропов биологическая инерция
предшествовавшей дивергенции неоантропов с палеоантропами. Ведь несомненно,
что к главнейшим механизмам дивергенции принадлежало избегание скрещивания
(как показала этология, инстинкты, препятствующие скрещиванию, многообразны,
даже у самцов и самок одного и того же вида они образуются на разной
основе). Таким образом, эндогамия, разделившая мир неоантропов на взаимно
обособленные ячейки, сделавшая его сетью этносов, была наследием
дивергенции, как бы возведенным в степень, получившим совершенно новую
функцию.

Дивергенция палеоантропов и неоантропов
Тема дивергенции принадлежит не только антропологии, но лежит, если
можно так выразиться, на стыке зоологии и культурологии.
Человеческая культура, по Поршневу, выросла из дивергенции
палеоантропов и неоантропов, из необходимости последних, взаимодействуя с
первыми, все более уходить от навязанных ими форм взаимодействия. Поэтому
посмотрим на зоологический феномен дивергенции с точки зрения его культурных
последствий.
Поскольку поршневский анализ характера и первых шагов дивергенции
изложен только в упомянутой выше неизданной главе (в опубликованных текстах
можно найти лишь намеки), приведу из нее обширные выдержки.
Пройдя через целую серию экологических кризисов и приобретя в ходе
естественного отбора совершенно удивительные биологические и
нейрофизиологические "инструменты" адаптации, животный предок человека в
конце среднего плейстоцена оказался перед лицом нового кризиса, грозящего
ему неизбежным вымиранием. Этот предок, в соответствии с исследованиями
Поршнева, упомянутыми в предыдущем разделе, выстроил себе с помощью
нейросигнального механизма интердикции (о ней речь пойдет ниже, в разделе
Физиология) уникальные симбиотические отношения с многочисленными хищниками,
травоядными и даже с птицами. Возможность использования в пищу биомассы
умерших естественной смертью или умерщвленных хищниками животных была
обеспечена жестким инстинктом, не позволявшим ему кого-либо убивать.
"И вот вместе с критическим сокращением достающейся им биомассы
они должны были вступать в соперничество с хищниками в том смысле, что все
же начать кого-то убивать. Но как совместить два столь противоположных
инстинкта: "не убей" и "убей"?

Судя по многим данным, природа подсказала [...] узкую тропу (которая, однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу). Решение биологического парадокса состояло в том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного вида. [...] Экологическая щель, какая оставалась для самоспасения у обреченного природой на гибель специализированного вида двуногих приматов, всеядных по натуре, но трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник. Нечто, отдаленно подобное такому явлению,небезызвестно в зоологии. Оно называется адельфофагией ("поеданием собратьев"), подчас достигающей у некоторых видов более или менее заметного характера, хотя все же никогда не становящейся основным или одним из основных источников питания."
Проанализировав многочисленные данные зоологии о случаях адельфофагии,
а также археологические данные, свидетельствующие о попытках палеоантропа
встать на этот путь, Поршнев приходит к выводу:
"Выходом из
противоречий оказалось лишь расщепление самого вида палеоантропов на два
вида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый,
становившийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали
никого кроме подобных себе, то неоантропы представили собой инверсию: по
мере превращения в охотников они не убивали именно палеоантропов. Они
сначала отличаются от прочих троглодитов тем, что не убивают этих прочих
троглодитов. А много, много позже, отшнуровавшись от троглодитов, они уже не
только убивали последних, как всяких иных животных, как "нелюдей", но и
убивали подобных себе, то есть неоантропов, всякий раз с мотивом, что те -
не вполне люди, скорее ближе к "нелюдям" (преступники, чужаки,
иноверцы)".


Анализ данных зоологии (начиная с Дарвина) о различных формах
видообразования приводит Поршнева к выводу о своеобразном "стихийном
искусственном" отборе, лежащем в основе дивергенции:
"Вполне
"бессознательным" и стихийным интенсивным отбором палеоантропы и выделили из
своих рядов особые популяции, ставшие затем особым видом. Обособляемая от
скрещивания форма, видимо, отвечала прежде всего требованию податливости на
интердикцию. Это были "большелобые" . У них вполне удавалось подавлять импульс убивать палеоантропов. Но последние могли поедать часть их приплода. "Большелобых" можно было побудить также пересилить инстинкт "не убивать", то есть побудить убивать для палеоантропов как "выкуп" разных животных, поначалу хотя бы больных и ослабевших, вдобавок к прежним источникам мясной пищи. Одним из симптомов для стихийного отбора служила, вероятно, безволосость их тела, вследствие чего весь окрестный животный мир мог зримо дифференцировать их от волосатых - безвредных и безопасных - палеоантропов.

Этот процесс невозможно эмпирически
описать, так как ископаемые данные бедны, его можно реконструировать только
ретроспективным анализом более поздних явлений культуры - раскручивая их
вспять, восходя к утраченным начальным звеньям. Мы примем как
методологическую посылку представление, что развитие культуры не продолжает,
а отрицает и всячески преобразует то, что люди оставили за порогом истории.
В частности, весь огромный комплекс явлений, относящихся к разновидностям
погребальных культов, то есть бесконечно многообразного обращения с трупами
собратьев и соплеменников, является отрицанием и запрещением повадок
палеоантропов. Люди разных исторических эпох и культур всячески "хоронили",
то есть уберегали, прятали покойников, что делало невозможным их съедение.
Исключением, которое, может быть, как раз восходит к интересующему нас
перелому, является оставление покойников специально на поедание "дэвам" в
древней дозороастрийской религии иранцев и в парсизме. Не выступают ли тут
"дэвы" как преемники ископаемых палеоантропов? Пожалуй, то же можно
подозревать и в обряде спускания покойника на плоту вниз по течению реки, в
обряде оставления его на ветвях дерева, высоко в горах и т.п."

Поршневская интерпретация древнейших захоронений как проявлений первых
культурных запретов будет приведена ниже в разделе Культурология.
Следы использования специально выращенной части популяции неоантропов в
качестве кормовой базы палеоантропов сохранились - отмечает Поршнев - в так
называемых обрядах инициации:
"Суть их состоит в том, что
подростков, достигших половой зрелости (преимущественно мальчиков и в
меньшей степени - девочек), выращенных в значительной изоляции от взрослого
состава племени, подвергают довольно мучительным процедурам и даже
частичному калечению, символизирующим умерщвление. Этот обряд совершается
где-нибудь в лесу и выражает как бы принесение этих подростков в жертву и на
съедение лесным чудовищам. Последние являются фантастическими замещениями
некогда совсем не фантастических, а реальных пожирателей - палеоантропов,
как и само действие являлось не спектаклем, а подлинным умерщвлением. О том,
сколь великую роль у истоков человечества играло это явление, пережиточно
сохранившееся в форме инициаций, наука узнала из замечательной книги В. Я.
Проппа, показавшего, что огромная часть сказочно-мифологического фольклора представляет собою позднее преобразование и переосмысление одного и того же исходного ядра: принесения в жертву чудовищу юношей и девушек или, точнее, этого акта, преобразованного уже в разные варианты обряда инициации."

Длительное сохранение человеческих жертвоприношений, уже обособившихся
от функции служить кормовой базой палеоантропам, Поршнев объясняет
следующими причинами: "Если некогда умерщвление людей было
связано со специфическими отношениями неоантропов с палеоантропами и очень
рано было подменено жертвенным умерщвлением животных, в частности скота, то
в Центральной и Южной Америке крупный домашний скот почти отсутствовал и
первобытный обряд сохранился до времени сложных культов, тогда как древние
греки уже с незапамятных времен заменили человеческие жертвы подносимыми
всякого ранга божествам гекатомбами - горами - умерщвляемого
скота".

Проанализировав многочисленные данные об эволюции жертвоприношений,
Поршнев резюмирует: "Таким образом в наших глазах
восстанавливается сначала кривая восходящего биологического значения этих
жертвоприношений, то есть увеличение объема жертвуемой пищи для нелюдей
(вернее, антилюдей), а позже начинается и затем круто заменяет эту реальную
биологическую функцию символическая функция. Последняя может идти как прямо
от человеческих жертвоприношений (религиозное самоубийство, самоуродование,
самоограничение в форме поста и аскетизма, заточение), так и от жертв скотом
и продуктами (посвящение животных, жертва первинок, кормление фетиша,
сжигание, брызганье, возлияние)".

Поршнев так подводит итоги анализу дивергенции: "Итак,
если, с одной стороны, мы нащупываем в глубинах дивергенции умерщвление
значительной части молоди некоей отшнуровывающейся разновидности (количество
этой молоди постепенно редуцировалось до обряда принесения в жертву только
первенца), то, с другой стороны, мы находим и взаимное умерщвление друг
друга взрослыми мужскими особями (редуцированная форма в этом случае -
поединок). Из этой второй линии произошли и рабство, то есть сохранение
жизни раненым и пленным, и его последующие преобразования и смягчения в
дальнейшей экономической эволюции человечества, а с другой стороны -
всяческие формы мирного соседства, то есть превращения войн в устойчивость
границ, в размежевание сосуществующих этносов, культур и государств. Войны
остались как спорадические катаклизмы, которые человечество все еще не может
изжить. Но наша тема - только начало человеческой
истории. Дивергенция или отшнурование от палеоантропов одной ветви,
служившей питанием для исходной, - вот что мы находим в истоке, но прямое
изучение этого биологического феномена немыслимо. Мы можем лишь
реконструировать его, как и всю ошеломляющую силу его последствий, почти
исключительно по позднейшим результатам этого переворота: с помощью наших
знаний об историческом человеке и человеческой истории".

Когда-то я эту теорию с интересом читала, сейчас уже не осиливаю, в любом случае в ней есть очень нужные и интересные наблюдения. Спасибо, Макс, за конспект!

А это у тебя я вчера увидел упоминание каких-то "суггесторов", пошел гуглить, что оно такое, и вот надыбал

Меня, кстати говоря, с детства так поражало наличие людей, ведущих себя не как люди, а как звери, и я не мог понять, просто не укладывалось в голове, как такое может быть, ведь все вроде одинаковые.

Странно видеть существо, которое выглядит, как человек, пользуется мобильным телефоном и компьютером, ездит на авто, а оно оказывается - питекантроп в малиновом пиджаке.

Легенда о Малиновом Человеке

Рассказывают, что жители одной приамурской деревни часто видят в холмах и сопках Малинового Человека.
Называется он так не потому, что питается малиной, хотя он действительно ей питается, иногда вступая в конфликты с Медведем, а потому что до сих пор носит малиновый пиджак.
Языка его местные жители не понимают и вообще стараются держаться от него подальше: повадками он более всего напоминает того же медведя: ловит в реке рыбу, а на зиму выкапывает себе берлогу. Если его не дразнить, то на людей не нападает.
Удивительно то, что живёт он там уже довольно много уже лет, но пиджак его не тускнеет — раньше версаче всё же хорошие шил пиджаки, это потом его турки испортили.
В ясную погоду Малиновый Человек поднимается на самую высокую сопку и достаёт из пиджака огромную мобилу с золотыми кнопками. Громко сопя, он тычет в кнопки толстым своим пальцем и долго потом стоит, приложив мобилу к уху.
Но никто не отвечает ему, никто. Лишь трещит что-то иногда — то ли инопланетяне ищут братьев по разуму, то ли американские лётчики спрашивают у пентагона кого бы ещё разбомбить. Но это всё Малиновому Человеку не интересно.
А те, кто мог бы ему ответить — их всех поубивали. Последние два вована застрелили друг друга одновременно и больше их не осталось ни одного.
Не мелькнёт более в толпе малиновый пиджак, не сверкнёт на солнце златая цепь. За рулями шестисотых и джипов сидят бывшие блондинки и если спросить такую женщину про вована, она удивится, потому что давно про него забыла. И даже про то, как он её п****л, тоже забыла. И дети его — двоечники и второгодники в гарварде и кембридже, забыли. И если спросить интеллигентного человека в очках откуда у него взялся миллиард долларов, он не помянет вована добрым словом, а будет тыкать всем в нос какие-то фальшивые бумажки с настоящими, впрочем, подписями Гайдара и Чубайса. И не по вованам звонят ими же подаренные колокола.
Закончился передел муравейника и матка теперь мечет энергичных менеджеров и тихих работяг, а малиновые солдаты никому уже не нужны.
И долго стоит Малиновый Человек с трубкой, затем швыряет её на землю и, крича что-то на мёртвом ныне языке, топчет её лакированными ботинками. Потом всё же подбирает, прячет во внутренний карман пиджака и уходит в чащу, громко треща ветками — пошёл значит Медведю п***ы давать.

К счастью для людей, суперанималы и суггесторы, точно так же, как и всякие хищные в системе трофических цепей Природы (в системе иерархического поедания живых организмов), и в человеческих популяциях составляют по необходимости "подавляющее меньшинство". В противном случае, была бы невозможна и недостижима жизнеспособная социальность из-за ее нестабильности: любой конфликт в общественном месте перерастал бы тогда во всеобщую поножовщину; подобное можно наблюдать в притонах и злачных местах.
Но если в Природе соотношение растительной, травоядной и хищной ступней биомасс соответствуют разнопорядковости (100:10:1), то у людей, судя по всему, хищных особей несколько больше. Ориентировочно, в т.наз. "цивилизованных" странах, их сейчас насчитывается около 15% - "каждый седьмой может стать истинно жестоким". В общем же случае, число их может быть различно для разных сообществ, и в весьма широком диапазоне.
Совершенно очевидно, что не может быть никаких разговоров об "исправлении" ступивших на преступный путь суггесторов и суперанималов (палеоантропов-неотроглодитов). Ибо это - как породистой охотничьей собаке дать свежей крови загнанной дичи при натаскивании. Отсюда естественным образом вытекает вывод о неискоренимости преступности в хищной социальной среде. Поэтому тщетны и попросту наивны все попытки "перевоспитания" всех этих "человекодавов". Скорее, наоборот, тюрьмы делают их еще более жестокими и учат большей предусмотрительности при совершении ими новых, очередных преступлений.
Воздействие же подобных наказаний на нехищных людей, причинение им - пусть и "заслуженных" - страданий, в первую очередь и главным образом проявляется в нравственной деформации личности: происходит деморализация. Пенитенциарные заведения не только не могут прибавить гуманности, но, наоборот, отнимают и все то, что было. Случаи "духовного противостояния" достаточно редки, и в общем русле - аномальны, чаще и "естественнее" происходит "хищная переориентация", нравственное падение: "с волками жить - по-волчьи выть".
Становится совершенно понятной бесполезность жестоких наказаний, и даже их неуместность, в тех случаях, когда действительно ставится цель перевоспитания (точнее бы - спасения!) личности. В этом свете представляется неимоверно жестокой практика совместного содержания и "перевоспитания" рецидивистов и остальных преступников. По логике вещей, следовало бы периодически выбирать паханов и "черных" из общей массы осужденных и формировать из них группы совместного содержания по олимпийской системе: "четвертьфинальные", "полуфинальные" и т.д. - с полнейшим невмешательством в их "образцовый ударный быт", за исключением объявлений "перемирий для уборки трупов". Этот метод позволил бы сдержать хищную переориентацию диффузных людей в местах заключения. А распространение подобной же неразборчивой практики содержания правонарушителей и на детские "исправительные" учреждения - это уже проявление неприкрытого зверства со стороны властей, создающих таким образом в обществе хищную среду уже "повышенного качества", "сеющих ветер" для потомков.
[ Прибавление. Надо отметить, что подобные прецеденты борьбы с преступностью уже создавались, и неоднократно. Скорее всего, в будущем, когда простым людям станет наконецто ясно, кто есть кто, и откуда исходит все зло, - наверняка не удастся избежать таких явлений, как "видовые чистки". Именно таким образом в СССР в 1960-х годах было совершенно покончено с организованной преступностью. Всех "воров в законе" помещали в общие зоны, переводили на хлеб и воду, заставляли работать, стравливали их между собой напрямую. Незаконно, но эффективно. И в огромной стране на долгие годы (лет этак на 15 - почти поколение!) не стало организованной преступности гангстерского типа. Такие и им подобные меры, несмотря на всю свою "квазизаконность", всегда вызывают восторженное одобрение со стороны простых людей. По-видимому, этот внеюридический элемент все же необходим - по принципу "клин клином". Правоохранительным органам прекрасно известны все главари преступного мира, а "вяжут" их лишь за "неуплату налогов" да за неправильную припарковку автомобилей - иначе в рамках законов невозможно.
А вот что рассказывают о маршале Жукове, вспоминая его еще один подвиг: как он в послевоенной Одессе в одну ночь покончил с бандитизмом. По его приказу в шикарную гражданскую одежду с трофейных складов нарядились несколько сотен офицеров и отправились вечером гулять по городу. Грабители, нападавшие на них, расстреливались не месте. Утром "вся Одеса" вздохнула свободно...
Вздохнет ли когда-нибудь свободно все человечество? Ибо подобные меры - всего лишь капля в море, и для избавления простых людей так же необходимы и иные крупномасштабные облавы, в первую очередь - на политиков...]

Вздохнет ли когда-нибудь свободно все человечество? Ибо подобные меры - всего лишь капля в море, и для избавления простых людей так же необходимы и иные крупномасштабные облавы, в первую очередь - на политиков...]

Эволюционный путь монады через царство человека проходит по 777 неуклонно повышающимся уровням, сгруппированным в пять главных стадий развития, соответственно виду сознания, свойственному человеку в этих стадиях:
Стадия варваризма - 400 воплощений - низшее эмоциональное сознание,
Стадия цивилизации - 200 воплощений - низшее ментально-эмоциональное сознание,
Стадия культуры(мистик) -100 воплощений - высшее эмоциональное сознание,
Стадия гуманности - 70 воплощений - высшее ментальное сознание,
Стадия идеализма- 7 воплощений - каузальное сознание
Так вот, 85% людей, воплотившихся сейчас на Земле нах-ся в стадиях варваризма и цивилизации.

А кто будет организовывать эти облавы, зачистки и очистки?
Все как всегда упирается в кадровый вопрос. В то, что во власть, в основном, идут люди с повышенной агрессией, в криминал - тоже, в армию/полицию - с тем же самым.
: