Господин приор, имея в виду свой уже преклонный возраст и то
обстоятельство, что бог послал ему в утешение племянника, твердо решил,
что если удастся его окрестить и понудить к вступлению в духовное звание,
то можно будет передать ему приход.
У Простодушного была превосходная память. Благодаря могучему
нижнебретонскому телосложению, которое еще укрепил канадский климат,
голова у него стала такая прочная, что, когда по ней били, он этого почти
не чувствовал, а когда в нее что-нибудь врезалось, то никогда уже не
изглаживалось. Он ничего не забывал. Его понятливость была тем живее и
отчетливее, что детство его не было обременено в свое время тем
бесполезным вздором, каким отягчено бывает наше детство, и поэтому мозг
воспринимал все пред.меты в неискаженном виде. Приор решился наконец
засадить племянника за чтение Нового завета. Простодушный проглотил его с
большим удовольствием; но, не зная, в какие времена и в какой стране
произошли рассказанные в этой книге события, он ничуть не сомневался в
том, что местом действия была Нижняя Бретань, и даже поклялся при первой
же встрече с Кайафой и Пилатом отрезать нос и уши этим бездельникам.
Дядюшка, очарованный добрыми намерениями Простодушного, объяснил ему, в
чем дело; он похвалил его за рвение, но растолковал, что рвение это -
тщетное, ибо упоминаемые в Новом завете люди умерли примерно тысяча
шестьсот девяносто лет тому назад. Вскоре Простодушный выучил почти всю
книгу наизусть. Он задавал иной раз трудноразрешимые вопросы, сильно
огорчавшие приора. Тому частенько приходилось совещаться с аббатом де
Сент-Ив, который, не зная, что отвечать, вызвал некоего нижнебретонского
иезуита, с тем чтобы завершить обращение гурона в истинную веру.
Благодать оказала наконец свое действие: ПростоДушный дал обещание
сделаться христианином; при этом он не сомневался, что придется начать с
обряда обрезания.
- Так как, - говорил он, - в этой книге, которую дали мне прочесть, я
не нахожу ни одного лица, которое не подвергалось бы этому обряду, надо,
очевидно, и мне пожертвовать своей крайней плотью; чем скорее, тем лучше.
Не долго думая, он послал за деревенским хирургом и попросил сделать
ему операцию, полагая, что м-ль де Керкабон да и все общество бесконечно
обрадуются, когда дело будет сделано. Лекарь, которому никогда еще не
приходилось делать подобную операцию, дал знать об этом семейству
Простодушного, и там поднялись громкие вопли. Добрая м-ль де Керкабон
боялась, как бы племянник, по всей видимости решительный и проворный, не
проделал над собой операции сам, и притом весьма неловко, и как бы не
произошло от того печальных последствий, которым дамы по доброте душевной
уделяют всегда много внимания.
Приор вразумил гурона: он убедил его, что обрезание вышло из моды; что
крещение и приятнее и спасительнее; что закон милующий лучше закона
карающего.
Простодушный, у которого было много здравого смысла и прямоты, сперва
поспорил, но затем признал свое заблуждение, а в Европе это довольно редко
случается со спорящими; в конце концов он сказал, что готов креститься
когда угодно.
Сначала нужно было исповедаться, ч в этом заключалась главная
трудность. Простодушный всегда носил в кармане книгу, подаренную дядей, и
так как ему не удалось найти в ней никаких указаний на то, что хоть
кто-нибудь из апостолов исповедовался, то он заупрямился. Приор заставил
его умолкнуть, показав в послании апостола Иакова-младшего слова, столь
огорчительные для еретиков: "Признавайтесь друг перед другом в
проступках". Гурон примолк и исповедался некоему францисканцу. Кончив
исповедь, он вытащил францисканца из исповедальни, сел на его место и,
мощной рукой поставив монаха перед собой на колени, произнес:
- Ну, друг мой, приступим к делу; сказано: "Признавайтесь друг перед
другом в проступках". Я открыл тебе свои грехи, и ты не выйдешь отсюда,
пока не откроешь мне своих.
Говоря так, он упирался могучим своим коленом в грудь противника.
Францисканец поднимает вой, от которого гудит вся церковь. На шум
сбегается народ и видит, что новообращенный тузит монаха во имт апостола
Иакова-младшего. Радость по поводу предстоящего крещения
гуроно-английского нижнебретонца была столь велика, что на эти странности
не обратил"!
внимания. Многие богословы даже пришли к мысли, что исповедь не нужна,
поскольку крещение совмещает в себе все.
День был назначен по соглашению с епископом Мллуанским; епископ,
будучи, само собой разумеется, польщен приглашением крестить гурона,
прибыл в роскошной карете, сопровождаемый причтом. М-ль де СентИз,
благословляя бога, нарядилась в самое лучшее свое платье и, чтобы блеснуть
на крестинах, выписала из Сен-Мало парикмахершу. Вопрошающий судья привел
с собой всю округу. Церковь была разукрашена великолепно; но когда пошли
за гуроном, чтобы вести его к купели, новообращенного нигде не оказалось.
Дядюшка и тетушка искали его повсюду. Думали, что он, по обыкновению,
отправился на охоту. Все приглашенные на торжество стали рыскать по
окрестным лесам и селениям: гурон не подавал о себе вестей.
Начали опасаться, не уехал ли он назад в Англию, так как все помнили, с
какой похвалой он отзывался об этой стране. Г-н приор и его сестра были
убеждены, что жители ходят там некрещеные, и с трепетом помышляли о
погибели, грозящей душе их племянника.
Епископ, крайне смущенный, уже собирался возвращаться восвояси; приор и
аббат де Сент-Ив были в отчаянии; судья с обычной важностью спрашивал всех
встречных и поперечных; м-ль де Керкабон плакала, м-ль де Сент-Ив не
плакала, но испускала глубокие вздохи, которые свидетельствовали,
по-видимому, об ее приверженности церковным таинствам. Печально
прогуливаясь мимо лозняка и камышей, растущих на берегу речушки Ране,
подруги вдруг увидели, что посреди реки стоит, скрестив руки, высокая,
довольно белая человеческая фигура. Они громко вскрикнули и отворотились.
Но любопытство вскоре взяло верх над всеми прочими соображениями, они
тихонько прокрались сквозь камыши и, убедившись, что их не видно,
принялись разглядывать, кто это забрался в реку.

Приор и аббат, подбежав к реке, спросили Простодушного, что он там
делает.
- Дожидаюсь крещения, черт подери! Битый час стою по горло в воде; с
вашей стороны очень нехорошо заставлять меня мерзнуть.
- Дорогой племянничек, - нежно сказал ему прнор, - в Нижней Бретани
крещение совершается не так; оденьтесь и идемте с нами.
Услышав эту речь, м-ль де Сент-Ив спросила шепотом подругу:
- Как вы думаете, неужели он так сразу и оденется?
Гурон меж тем возразил приору:
- Теперь вам не удастся обморочить меня, как в тот раз; с тех пор я
научился многому и совершенно уверен, что другого способа креститься не
существует.
Евнух царицы Кандакии был окрещен в ручье: попробуйте-ка доказать по
книге, которую вы мне подарили, что хоть когда-нибудь это дело делались
иначе. Либо я вовсе откажусь креститься, либо буду креститься в реке.
Сколько ему ни твердили, что обычаи изменились, Простодушный упрямо
стоял на своем, как истый бретонец и гурон. Он все толковал про евнуха
царицы Кандакии, и хотя тетушка и м-ль де Сент-Ив, наблюдавшие за ним
сквозь кусты лозняка, были вправе сказать, что не годится ему равнять себя
с вышеупомянутым евнухом, однако же скромность их была так велика, что они
не издали ни звука. Сам епископ пытался уговорить его, а это много значит;
но и он ничего не добился: гурон заспорил и с епископом.
- Докажите, - сказал он, - по книге, подаренной мне дядюшкой, что хоть
один человек был крещен не в реке, и тогда я сделаю все, что вам
заблагорассудится.
Пришедшая в полное отчаяние тетушка вдруг припомнила, что, когда ее
племянник впервые стал раскланиваться, он отвесил м-ль де Сент-Ив поклон
более низкий, чем другим членам общества, и что даже самого г-на епископа
он приветствовал с меньшим почтением и сердечностью, чем эту прелестную
барышню. Она peшилась в этом затруднительном положении обратиться к помощи
м-ль де Сент-Ив и умоляла ее употребить свое влияние на гурона, дабы
заставить его креститься так, как это принято у бретонцев, ибо ей
казалось, что племянник не станет настоящим христианином, если будет
упорствовать в своем намерении креститься в прэточной воде.
Мадемуазель де Сент-Ив втайне так обрадовалась этому почетному
поручению, что даже вся раскраснелась. Она скромно подошла к Простодушному
и, благороднейшим образом пожимая ему руку, спросила:
- Неужели вы не сделаете для меня такой малости?
Произнося эти слова, она грациозно и трогательно то вскидывала на него
глаза, то потупляла их.
- Ах, все, что вам будет угодно, мадемуазель, все, что прикажете:
крещение водой, крещение огнем, крещение кровью, - я не откажу вам ни в
чем.
На долю м-ль де Сент-Ив выпала честь с первых двух слов достигнуть
того, чего не достигли ни старания приора, ни многократные вопросы судьи,
ни даже рассуждения г-на епископа. Она сознавала свою победу, но не
сознавала еще всего ее значения.
Таинство было совершено и воспринято со всей возможной
благопристойностью, великолепием и приятностью. Дядюшка и тетушка уступили
аббату де Сент-Ив и его сестре почетные обязанности восприемников
Простодушного от купели. М-ль де Сент-Ив сияла, радуясь, что стала
крестной матерью. Она не понимала, на что обрекает ее это высокое звание;
она согласилась принять предложенную честь, не ведая, к каким роковым
последствиям это поведет.
Так как за всякой церемонией следует званый обед, то по окончании
обряда крещения все уселись за стол.
Нижнебретонские шутники говорили, что вино не нуждается в крещении. Г-н
приор толковал, что вино, по словам Соломона, веселит сердце человеческое.
Г-н епископ добавил от себя, что патриарх Иуда привязывал ослика к
виноградной лозе и окунал плащ в виноградный сок, чего, к великому
сожалению, нельзя сделать в Нижней Бретани, которой бог отказал в
винограде.
Каждый старался отпустить какую-нибудь шутку по поводу крещения
Простодушного и наговорить любезностей крестной матери. Судья, неизменно
вопрошающий, спросил гурона, останется ли он верен христианским обетам.
- Как же, по-вашему, могу я изменить обетам, - ответил гурон, - когда я
дал их в присутствии мадемуазель де Сент-Ив?
Гурон разгорячился; он много раз пил за здоровье своей крестной матери.
- Если бы вы крестили меня своей рукой, - сказал он, - то не
сомневаюсь, меня обожгла бы холодная вода, которую лили мне на затылок.
Судья нашел, что это чересчур уж поэтично, ибо не знал, как
распространен в Канаде аллегорический стиль.
Крестная же мать осталась чрезвычайно довольна.
Новокрещеного нарекли Гераклом. Епископ Малуанский все доискивался, что
это за святой, о котором он никогда не слыхал. Иезуит, отличавшийся
большей ученостью, объяснил, что это был угодник, совершивший двенадцать
чудес. Было еще тринадцатое, которое одно стоило остальных двенадцати,
однако иезуиту не пристало говорить о нем: оно состояло в превращении
пятидесяти девиц в женщин на протяжении одной ночи.
Некий находившийся тут же забавник стал усиленно восхвалять это чудо.
Все дамы потупились и решили, что Простодушный, судя по внешности, достоин
того святого, имя которого получил.

Надо признаться, что после этих крестин и этого обеда м-ль де Сент-Ив
до страсти захотелось, чтобы г-н епископ сделал ее вместе с г-ном Гераклом
Простодушным участницей еще одного прекрасного таинства.
Однако же, будучи благовоспитанной и весьма скромной, она даже самой
себе не решалась сознаться до конца в своих нежных чувствах. Когда же
вырывались у нее взгляд, слово, движение или мысль, она обвола-"
кивала их покровом бесконечно милого целомудрия.
Она была нежная, живая и благонравная девушка.
Едва только г-н епископ уехал, Простодушный и м-ль де Сент-Ив
встретились как бы случайно, вовсе не помышляя о том, что искали этой
встречи. Они разговорились, не предвидя заранее, о чем поведут речь.
Простодушный начал с того, что любит ее всем сердцем и что прекрасная
Абакаба, по которой он с ума сходил у себя на родине, никак не может
сравниться с нею. Барышня ответила с обычною своей скромностью, что
надобно поскорее переговорить об этом с его дядюшкой, г-ном приором, и с
его тетушкой, что она, со своей стороны, шепнет об этом словечко своему
дорогому братцу, аббату де Сент-Ив, и что она льстит себя надеждою на
общее согласие.
Простодушный отвечает, что не нуждается ни в чьем согласии, что находит
крайне нелепым спрашивать у других совета, как ему следует поступить, что
раз обе стороны пришли к соглашению, нет надобности привлекать для
примирения их интересов третье лицо.
- Я ни у кого не спрашиваюсь, - сказал он, - когда мне хочется
завтракать, охотиться или спать; мне хорошо известно, что в делах любви
неплохо заручиться согласием той особы, к которой питаешь любовь; но так
как влюблен я не в дядюшку и не в тетушку, то не к ним надо обращаться мне
по этому делу, и вы тоже, поверьте мне, отлично обойдетесь без господина
аббата де Сент-Ив.
Красавица бретонка пустила, разумеется, в ход всю тонкость своего ума,
чтобы ввести гурона в границы приличия. Она даже разгневалась, однако
вскоре опять смягчилась. Неизвестно, к чему бы привел в конце концов этот
разговор, если бы на склоне дня г-н аббат не увел сестру в свое аббатство.
Простодушный не препятствовал дядюшке и тетушке улечься спать, так как они
были несколько утомлены церемонией и затянувшимся обедом, но сам он часть
ночи провел за писанием стихов к возлюбленной на гуронском языке, ибо
надобно помнить, что нет на земле такой страны, где любовь не обращала бы
влюбленных в поэтов На следующий день после завтрака его дядюшка в
присутствии м-ль де Керкабон, пребывавшей в пол-"
ном умилении, повел такую речь:
- Хвала небесам за то, что вам выпала честь, дорогой племянник, стать
христианином и бретонцем! Но этого еще недостаточно; годы у меня уже
довольно преклонные; после брата остался только маленький клочок земли,
который представляет собой ничтожную ценность; зато у меня доходный
приорат; если вы, как я надеюсь, пожелаете стать иподьяконом, то я
переведу приорат на вас, и вы, утешив мою старость, будетг жить затем в
полном довольстве.
Простодушный ответил:
- Всяких вам благ, дядюшка! Живите, сколько поживется. Я не знаю, кто
такой иподьякон и что значит перевести приорат, но я пойду на все, лишь бы
обладать мадемуазель де Сент-Ив.
- Ах, боже мой, что вы такое говорите, племянник? Вы, стало быть,
любите до безумия эту красивую барышню?
- Да, дядюшка.
- Увы, племянник, вам нельзя на ней жениться - Нет, очень даже можно,
дядюшка, потому что она не только пожала мне руку на прощание, но и
обещала, что будет проситься за меня замуж, и я, конечно, на ней женюсь.
- Это невозможно, говорю вам: она - ваша крестная мать; пожимать руку
своему крестнику - ужасныи грех; вступать в брак с крестной матерью не
разрешается; это запрещено и божескими и людскими законами.
- Вы шутите, дядюшка! Чего ради запрещать брак с крестной матерью, если
она молода и хороша собой.
В книге, которую вы мне подарили, нигде не сказано, что грешно человеку
жениться на девушке, которая помогла ему креститься. Я вижу, у вас тут
каждый день происходит множество вещей, о которых нет ни слова в вашей
книге, и не выполняется ровно ничего из того, что в ней написано;
признаюсь, это и удивляет меня и сердит. Если под предлогом крещения меня
лишат прекрасной Сент-Ив, то, предупреждаю вас, я увезу ее и раскрещусь.
Приор совсем растерялся; сестра его заплакала.
- Дорогой братец, - проговорила она, - мы не можем допустить, чтобы наш
племянник обрек себя на вечную гибель. Святейший папа может дать ему
дозволение на этот брак, и тогда он будет по-христиански счастлив с той,
кого любит.
Простодушный, заключив тетушку в объятия, спросил:
- Кто же он, этот превосходный человек, который так добр, что помогает
юношам и девушкам в устройстве их любовных дел? Я сейчас же схожу и
потолкую с ним.
Ему объяснили, кто такой папа; Простодушный удивился пуще прежнего.
- В вашей книге, дорогой дядюшка, про все это нет ни звука; мне
довелось путешествовать, я знаю, как неверно море; мы тут находимся на
берегу океана, а мне придется покинуть мадемуазель де Сент-Ив и просить
разрешения любить ее у человека, который живет вблизи Средиземного моря,
за четыреста лье отсюда, и говорит на непонятном мне языке; это до
непостижимости нелепо. Сейчас же пойду к аббату де СенгИв, который живет
всего в одном лье отсюда, и ручаюсь вам, что женюсь на моей возлюбленной
сегодня же.
Не успел он договорить, как вошел судья и, верный своему обыкновению,
спросил Простодушного, куда он идет.
- Иду жениться, - отвечал тот, убегая.
И через четверть часа он был уже у своей прекрасной и дорогой бретонки,
которая еще спала.
- Ах, братец! - сказала м-ль де Керкабон приору. - Не бывать нашему
племяннику иподьяконом.
Судья был очень раздосадован намерением Простодушного, так как
предполагал женить на м-ль де СентИв своего сына, который был еще глупее и
несноснее, чем отец.