|
Магистр |
|
Зарегистрирован: Пн июл 25, 2005 3:00 am Сообщения: 16755 Благодарил (а): 371 раз. Поблагодарили: 3067 раз.
Крещен у СИ: Да
ЛО: Да
Пол: Муж
|
В свете появления на форуме людей в форме SS и профессоров, знающих чем буковки "фашист" отличаются от буковок "нацист", напомню, что для русских и белоруских и украинских людей (и др. народов СССР) фашист это солдат Вермахта, летчик Люфтваффе, танкист Панцерваффе, подводник Кригсмарине и прочая нечисть. Вот в этом отрывке воспоминания белоруски о зверствах фашистов в Белоруссии. Просьба не наводить тень на плетень.
Орфография сохранена.
1926 октябрь 1 число по старому стилю (14 по-новому), деревня Будиловка, Бегомольского р-на (Докшицкий), Минская обл. БССР. Родители: Гончар Роман Яковлевич, Шаметько Анастасия Васильева, по- происхождению: крестьяне, 1929 год – колхозникик. В семье была шестым ребенком, из оставшихся в живых третьим. Детство прошло в Будиловке. В школу пошла в 1935 году, почти в 9 лет. До Отечественной войны окончила 6 классов. Во время войны не училась (хотя и была школа) не пожелала учиться немецким (фашистским нравам). Довоенной время было и счастливым, и трудным: - начало организованности колхозов, коллективизация, много недоразумений, много врагов было и просто недопонимавших смысла и сути коллективной жизни. Отец был первым организатором и членом колхоза, его председателем, затем завхозом, кладовщиком, заведующим фермой. В то время малограмотеи, что использовали дезорганизаторы колхозной артели и отца подвели под следственные органы, на что ушло полгода разбирательства (благо тогда были чуткие и умные друзья Дзержинского Ф.Э и отца оправдали, он и действительно был ни в чем не виновен, зерно украли воры, а в оставшееся налили воды, оказались излишки)). Тогда мне было 7 лет, но я очень хорошо помню это время, такое жудкое и темное для нашей семьи, трудное и уже казалось несправедливое. Односельчане отвернулись от нас, так как боялись сочувствовать (в то время сочувствующим быть опасно было. Это была первая трагедия моего детства, мама очень плакала. Я не знаю, как это переносили мои старшие брат и сестра. Я же обещала маме никогда ее не оставлять в беде. В последующие годы мне так и не пришлось жить с мамой до ее последних дней, а прожила она 92 года. Потом все-таки справедливость восторжествовала, и отец вернулся домой и счастье казалось улыбалось мне через край. Хотя все-таки до войны особенно в нашей местности (каменистые почвы) было не легко. И лично мое горе началось в 1935 году. Я ученица 1-го класса 9 лет. Заболела тяжело мама (омертвение доли толстой кишки 20 см., ущемленной в грыжевом мешке. Труднейшая операция в рай больнице Бегомля, врач Сырников он до сих пор мне мил и приятен, я вечно ему благодарна за спасение мамы, ей грозила смерть. Лечили ее бабки знахарки 2-е недели. За это время кишечник омертвел и подлежал удалению из б/полости, а наша медицина была слаба, а чтоб доставить маму в Минск, нужно время, которого уже не хватит на транспортировку. Риск, на который шел врач Сырников (этот чудесный человек воспитал 2-их испанских (исламских) детей, к сожалению, не знаю дальнейшей судьбы этой чудесной семьи) был очень велик. Он так и сказал: «Если ваши малые дети счастливы, то мне удастся вас спасти». Это конечно не так, он был проста чудо врач, он просто выходил нам маму. И так 5 месяцев, мама в больнице. Я хозяйка в доме (старшие брат и сестра учились в средней школе в Бегомле). Дома же еще двое малышей 5 лет и 1,8 месяцев братишкам. Я и нянька, и кухарка, и домашняя хозяйка. Отец в то время ушел работать конюхом, так ему было больше времени проводить с нами, я же еще и ученица первого класса. Горю моему тут не было конца, печь русская ее топить нужно лезть внутрь, и я черная от сажи приходила в школу, (отмыть ее было невозможно). Готовила супы ложкой не провернуть (густые) Рыдала от страха, что останусь без мамы. Еще и от отца влетало, если что-либо нашкодят малыши. Глаза болели и от слез, и от брызг картофеля (мы не срезали кожуру, а скоблили как морковь, чтоб не терять вкусовые качества). Приходила в школу, а меня гонят домой лечить глаза, фактически они здоровы. Но пришел май, и пришла мама тут моей радости нет конца. Я так рада, что она хотя сидит или лежит рядом и дает советы и рецепты по приготовлению супов, каш, картофельных оладьей и главное, как правильно смыть сажу с рук и лица. До 1938 года было тихо и счастье вновь улыбалось. Я уже совсем взрослая 12 лет. Затревожилось на Западе. Старшие много говорили о Гитлере его намерениях. Многое предвещали. Было много беженцев из Польши, шли всякие нежелательные слухи. Мое уже не совсем детское сердце сжималось в каком-то совсем непонятном страхе. Беспокойные сновидения. Не знаю почему, но проснувшись я вся дрожала в ужасе. Снились гребни-чесалки для льна и на них нанизанные, т.е. посаженные на эти гвозди люди прямо животами или ногтевыми ложами, т.е. пальцами, под ногти гвозди или распиливание людей живых как дрова. С чего бы это. В последствии мне пришлось столкнуться с этими сновидениями наяву. Наши воинские части шли и шли на Запад, это уже 1939 год. Восстановили старые границы. Я ученица 5 класса. Учились в деревне Бересневка, все это воинское движение почему-то нас детей, а может только меня, как-то смутно тревожило, хотя тогда уже мы понимали, что это мирное передвижение войск. И всё-таки, какая-то тревога не уходила из сердца. Делилась я своими чувствами лишь с отцом (он был умнейшим из близких и родных мне людей). Давал мне доступные объяснения и убеждал в напрасных тревогах. Очень хорошо помню спор со старшим братом, случайно (тогда я очень интересовалась положением в мире и в нашей стране). И вот договор с Германией на 10 лет о ненападении. Читали мы его все, а понимали не все. Даже мой брат в то время уже военный офицер (лейтенант) доказывал отцу, что гитлерюга не обманет, а вот отец сомневался и говорил: «Сынок, надо знать фашистов очень хорошо, чтоб понять их – где ложь, а где правда. Я эту сволочь хорошо знаю по 14-му году и 21 тоже. Я конечно в дебри не лезла, да и трудно мне было еще разобраться в этом споре. Запомнила лишь одно, слова отца «Этот договор надо читать как Евангелию, между строк». Уже потом 22 июня, когда Гитлер вероломно напал на СССР, отец мне объяснил, что он имел ввиду в споре с братом. Не знаю каким чутьем, умом и разумом он обладал, но слова отца «Не пройти гитлерюге дальше Волги - матушки и не видать ему Нашей Великой Москвы, как своих ушей. Хочет он сделать озеро московское, а получит могилу для своих «доблестных самодуров». Постоянно слушал стон земли нашей под кованными сапогами фашистских солдат. «Слышите дети как стонет наша, чистая святая земля», а мы послушаем и нечего не слышим. Поругает нас несмышленышей и погорюет, что фашист отодвигается в глубь страны. Одновременно же сам успокаивался и нас успокаивал, что все это временно, хотя и велико горе нашего народа. Как я любила и понимала тогда своего папочку. Мне уже 14 лет. До этого я считала горем, мамино горе и думала большего у меня и не будет. Но, УВЫ! – все еще было впереди. Вот 1941 год июнь 21 число суббота. Родители ушли в Бегомль, на выпускной вечер в школу, сестра окончила 10 классов, мечтала стать учительницей (впоследствии стала, но об этом потом), остались там ночевать, мы втроем дома, я и братишки 12 лет и 8 лет. Спали вроде спокойно, проснулись и все какие-то встревоженные вышли на улицу, там непонятное смятение. В деревне был один радиоприемник на сухом питании у Печеней: Антона и Власа (их родители тоже ушли на вечер, сын Влас учился с Катей). Это они, т.е. старший брат Власа первыми услышали о войне. К обеду пришли родители домой. И тут началось. Невозможно описать, ни рассказать то, что творилось в тот день, а дальнейшее и представить нельзя не увидев, не испытав самому лично. Стоял стон, крик, ужасные терзания людей, особенно еврейской нации (они же знали по Польше и др. странах, которые Гитлер подгреб под себя). Шла эвакуация, бежали литовцы, латыши, поляки, эстонцы и казалось, что всему конец. Все гремело, трещало и гудело. В последующие дни беженцы шли, бежали, бросали или теряли малышей в красиво завернутых одеялах, простынках. Везде трупы людей и скота, кровь лилась рекой. Наши войска отступали, одновременно отстреливались. Гитлеровские ассы самолеты шли на бреющем полете и строчили по всему движущемуся. Ничего невозможно понять, все в огне и страхе. Падали люди, лошади, лес горел и корчился как живой от огня и боли внезапного нападения. Прошла первая неделя немцы-фашисты шли вероломно с высоко поднятыми головами, как хозяева (но были и люди среди них, надо отдать должное –фронтовикам, они просили, а не брали или покупали за гармошки, шоколад, сахар: яйца и масло). Это лишь фронтовики, вернее среди них такие были, а может это не немцы, ведь среди них были и ……, бельгийцы, итальянцы и прочие народы. Прошел июнь. Наши пограничники (а они стояли в деревне Шуневка) теперь ее нет, сожжена, а людей бросали в колодец в 1943 году об этом потом) оставили все омундирование, медикаменты, а сами ушли в леса для организации партизанского движения. Все было отдана на хранение Константину Яковлевичу Гончар. Много из этих вещей (особенно одежду и амуницию он потопил в реке, осталась одежда), но, как и во всякой войне в народе есть слабые волей и предатели. Когда пришли «хозяева» новоиспеченные, кто-то выдал все и председатель тоже от страха сдал все немцам. Мой отец тоже утопил в реку очень много книг, я помню лишь очень огромные тома В. И. Ленина. Так папа плакал над этими томами, но делать нечего не отдавать же врагу на издевательство такие ценные труды, а упрятать негде, немцы прошамполивали шомполами (штыками) всю землю. И вот ящик с книгами ушел на дно реки «Будихи или Пони», уже не помню. Все это горе, слезы, страх. Старшая сестра успела уехать с учительницей Ивановой Ксенией Ивановной с нашими войсками. Мы дома: я, мама, папа и двое маленьких братишек. Первый страх и вечно оставшийся в моем теле, душе и сердце. Июль месяц, жара, кругом зелень. Фронт ушел в глубь Белоруссии. И вот они фашистские каратели, но еще не убивали, а со страшным гиканьем и нечеловеческими воплями, они полураздетые со страшно вздутыми венами на руках и ногах, ужасно сильными мышцами и тупыми рылами с лошадиными челюстями и широкими зубами и эмблемы «на груди-черепа». Эти знаки говорили за себя- мы люди, несущие смерть всему живому. Нам они не показались людьми- палачи, хотя не у всех носы крючком, как это рисует воображение палачей. И так я с братишками на чердаке, а они на выгоне (так назывался луг) с яростью бросают дубинки по ногам птиц (утей, гусей, овец, коров, свиней, затем всем своим звериным телом падают на валившихся, скошенных животных и птиц, загребают под себя сильными руками и душат их, бросают в машину. Тогда мы кричали по ночам от страха. А потом ужасы были гораздо страшнее, но боль в душе притупилась, страх переходил в ярость, хотелось только мстить за все. Конец июля, начало августа 1941 г. Начали собираться в группы, группки комсомольцы-подпольщики, мы еще существенно еще дети. Вот они и полицаи тут как тут – это в основном подонки отщепенцев и в том числе трусы, а их главари закоренелые враги советской власти, эти сели на своего конька, среди них лазутчики со всех местностей в том числе и нашей обл. р-на и окружающих деревень. Появились и тихие, но коварные предатели, эти из числа трусов и расчётливых (блажили спасение под опекой фашистов, но последние их не очень чтили лишь использовали как нужную в данной ситуации вещь). К сожалению, запомнились, лишь братья Люданские, такие белобрысые с озверелыми рылами и бешенными глазами. С их появлением в любой деревне кто-то погибал, или от ихней же руки, или доставлялся в гестапо. Люди старшего возраста может и помнят многих головорезов, из жандармов и палачей, ну а мы и я в том числе, 14 летняя девочка, убитая страхом, пришедшим оттуда с Запада, многое еще не могли уловить, сообразить, ну а взрослые пока не делились с нами своими замыслами. Но первая связь с партизанами, ребят комсомольцев нашей деревни районной школы 10-ти летки не увенчалась успехом. Была схвачена девушка, имени не знаю я, у нее были списки организующейся группы подпольщиков, она успела их сжевать, не успела проглотить, остались заметно ясно фамилии: Гончар, Печень, Таракан и еще несколько. Вот и облава на мальчишек с этими фамилиями. Буквально похватали подозрительных, а Власа Антоновича, ученика 10 класса, моего соседа, взяли по дороге в лес с вениками в руках. Его привязали к лошади за руки, лошадь гнали бешено. Что было уму нашему непостижимо, он не бежал, а просто не описать, не рассказать в каком положении он был, какая поза. Затем останавливали коней, садили его на камень, давали в руки книгу «Война и мир». Её взяли у них дома. Она лежала на столе раскрытая. На вопрос, кто её читает, его испуганная сестра Танна ответила, что Влас и сказала, что он ушел за Вениками в рощу (гай). Заставляли читать и страшно били. Лицо было замазано кровью, перемешанной с пылью и грязью (он ведь и тянулся и бежал привязанный к лошади). После долгих пыток их 7 человек мальчиков 18 лет зарыли живыми в яму сидя. Откопали их уже в декабре 41 или начале января 42 года. За это время у нас было организовано настоящее партизанское движение. Научились бороться с фашистами и Бегомльский район полностью освободили от врагов. Появилась возможность перенести мальчиков в братскую могилу. Помню красавца, Володю Гончара. Юрочкиными их называли в деревне. Он был настолько удал и статен, ну просто спартанец, что даже у зверей фашистов и их наёмников не хватило сил, чтобы зарыть его живым (его просто расстреляли). Мать Володи с горя ослепла. Очень долго жила после войны. Ах сколько людей погибло. И так ч декабря 41 по май 43 года мы жили полной борьбы и уничтожения врага жизнью. Было всё, а предательств больше всего. Мы в свою очередь помогали партизанам. Ходили в Бегомль за солью (там склад сгорел и соль охранялась). Нам приходилось ухитряться её наскрести в чулок и унести. В ночное время готовили продукты. Растили скот для партизан. Шили рукавицы, унты из старых шуб. Вязали варежки-перчатки с двумя пальцами. У нас в доме был госпиталь и вообще партизаны жили. Жили и учительницы, Вера и Татьяна Васильевы с детьми, Васей, забыла их фамилию. Всё шло своим чередом и вот 43 май 27 число. Фашисты сгруппировали из подонков Власовцев, Родионовцев и прочей швали силы войск и бросили их на наши леса и болота, для подавления партизанского движения. Тут тоже не обошлось без предательства. Шпики засылались в каждый уголок, где шла борьба за каждую пядь нашей земли. Начались пожары. Горело всё кругом. И вот утро, 10 часов 27 мая 43. Я пошла зарыть вещи Татьяны и Веры Васильевных (кажется Кицко или Рудиковы их фамилия). Мимо меня пробежали три собаки и что-то ещё затрещало. Когда подняла голову, то увидела загорающийся ток наш и поле в окружении черных воронов – фрицев. Я побежала домой (а жили мы в болоте, а кто в лесу в траншеях землянках), но в деревне уже полно карателей и вообще фашистской твари. Я спряталась в сарай Марии Саломоховой, но солдаты заметили и вытащили нас оттуда, не помню с кем из женщин. Так они собрали много народу из двух деревушек и прижимали нас к огню (горело дома 3). Все так кричали, плакали, многие падали подлецам под ноги (в основном дети 7-10 лет). Просили о пощаде. На мне сгорела одежда. Кофта и юбка. Поджарились ещё не достигшие полного развития грудные железы (мне 16 лет). Кто-то дал большую шаль, окрыли голое тело (Н. Гончар). Появился губернатор, как его звали «гибкомиссар». Процедуру сожжения остановили и весь народ согнали в д. Юхновка. Тогда сожгли Сосновку, вместе с населением (Дабрунь, Прудишки, Скураты, Милькунь и ещё много деревень. Деревню Шуневка сожгли, а людей скидали в колодец, а старика 85 лет заставили забросать колодец камнями. Теперь там памятник и всё. Из всех живых, собранных в Юхновке и оставленных на ночь в конюшне обложенной соломой (чтобы в любой момент сжечь) отобрали молодых, более сильных для отправки в Германию. Пошли новые мучения, пытки и унижения. Уйти, сбежать не сумела. Жаль было людей, которые в случае одного убежавшего должны были ответить своей жизнью, то есть расстреляны 10 человек. И так Германия. Долгая дорога через Польшу и всю Германию, к границе Голландии. Город Гайленкирхен. Камера сан обработки. Истерический смех и насмешки обработчиков. Их издёвки над нами. Затем большой двор, типа аукциона. Масса хозяев, таких важных, со своими насмешливыми, эгоистичными, любопытными и расчётливыми взглядами. Шел выбор и торг. Крестьяне, то есть баурьё, выбирали осанистых, крепких, с мозолистыми руками и добрыми лицами. Хозяйки заведений, фабрик лёгкой промышленности, содержанки баров, пивных, ресторанов – они белолицых, длинноногих, но трудолюбивых и кокеток. Несмотря на измученные наши лица и запуганные, измождённые, грязные тела после сан обработки, они смогли выбирать каждый себе нужную жертву. Я попала, надо отдать должное этим людям, к супругам Отто. Францу и Гертруде. Это были чудесные люди, уже не молодые, за 45 лет. Очень честные и трудолюбивые. Они меня оберегали, как свою дочь. Я могла есть вместе с ними и даже лучшие кусочки. Одета по вкусу. Слушали вместе информсводку на русском языке, нашу Советскую. Я им переводила (они упорно учили меня немецкому языку, очень ненавидели Гитлера и его свору. Так и называли шизофрениками и дураками. Старались уберечь меня. 14 месяцев я жила отлично как физически, так и морально. Во всём мне помогали сёстры хозяйки Анна и Мария и их брат Пётр. Чудесные немцы. К сожалению они остались в ФРГ после окончания войны и установления границы. Август 44 год. Всех русских репатриантов по приказу Гиммлера вывезти в глубь Германии, но это была ложь. Всем нам грозила газокамера. И тут судьба улыбнулась мне и нескольким моим попутчикам. Ольга из Будиловки, Иван Ильич Никитин и ещё кто-то, не помню ни имени ни фамилии. В городе Юмейстаге, по улице Люксембург штрассе 27 нас кто-то втянул во двор через отверстие в заборе из колонны предсмертной. Люди умыли нас и упрятали от этой душегубки. В течение пяти дней укрывали, но и тут нашлись сволочи и выдали их, этих чудесных немецких коммунистов. О дальнейшей судьбе этих добрых, честных борцов за правое дело, за счастье и процветание Германии, за мир во всём мире. Буду их помнить всю свою оставшуюся жизнь. Может их уже нет в живых и тогда земной им поклон. И так мы спасены, скрывались в лесу, если это можно назвать лесом. И тут нашелся сволочной человек, наш русский, но увы не наш. Предал наше место укрытия. Но рядом есть и люди… Мальчик сугубо наш. Возил молоко от баура в воинскую часть и предупредил нам о гадком замысле этой сволочи. Мы только ушли, через 15-20 минут место бомбили. И так вновь попадаем к немецким хозяевам в услужение. Но рок судьбы милостиво поступил со мной. Вновь люди хорошие. Хозяин полицай, но не фашист. Жена и дочь прелюбезные. Это ещё и потому, что наши войска у границ Германии. Тут и застала меня счастливая пора. 2й фронт. Всё горит и гремит от бомбёжек. Нас вновь гонят. 4-13 апреля 45. Смутно помню разрушенный дом. Уцелели 4 потолочные доски и нас 3 тысячи человек. Затем стали объединяться в группы, группки и переходить в руки англо-американских властей или войск. Организовывались в пересыльные пункты, обмены людьми и пр. И только 1945 октябрь, возвращение на Родину. Это радость и слёзы, ужас и страх за искалеченную нашу Родину и страшное желание жить, учиться, работать и восстанавливать разрушенное. И так ни за что, никогда не забыть этих лет муки, голод, страх и борьба, борьба…
|
|